ФЫВРМТЛ ЦВЫА ышврафд ываоЖЫВКОПЛ ФУ ОЫАФ!!!!!!!11111
ПРЕСВЯТЫЕ УГОДНИКИ
ЗАШТО ТАКОЕ СЧАСТЬЕ
Впрочем, нет, не хочу слышать))
09.03.2013 в 18:12
Пишет Вечное Воскресенье:Sherlock BBC - 65
ТАДАМ
это же мой коллаб со сью *.*
Название: 65
Автор: Вечное Воскресенье
Жанр: ангст, психодел
Пейринг: Мориарти/Джон, Шерлок/Джон
Рейтинг: R
Музыка: 65daysofstatic — «Another Code Against The Gone»
Саммари: Мне кажется, что все это со мной уже происходило в тех снах, что были такими яркими год назад, а теперь поблекли и выцвели — теперь глаза Мориарти уже не кажутся такими черными.
Предупреждения: жестокость.
Примечание: клип – первая часть коллаба «65», созданного с Curly_Sue.
Название: 65
Автор: Curly_Sue
Бета: Staisy_
Форма: мини
Пейринг: Мориарти/Джон, Шерлок/Джон
Категория: слэш
Жанр: ангст, психодел
Рейтинг: R
Саммари: Взрыв, который уничтожил наш город, разрушил наши дома и выжег наши поля, был ничем по сравнению с тем, что пришлось испытать выжившим.
Предупреждения: насилие, жестокость.
Примечание: фик – вторая часть коллаба «65», созданного с Вечное Воскресенье.
читать дальше
— Шестьдесят пять.
— Простите?
— Шестьдесят пять секунд ты выбирал чай, а в итоге взял тот, что покупаешь обычно.
Я оглядываюсь, но рядом никого нет. Пустой супермаркет, заваленные продуктами полки.
Я узнаю этот голос, но не могу поверить. Голова раскалывается, и все вокруг будто в тумане. Звуки долетают нечеткие, грязные, а фоном — скрежет, похожий на радиопомехи.
Зажмуриваюсь на пару секунд и вижу гостиную на Бейкер-стрит. Так четко, будто изображение отпечатано на обратной стороне век.
Я открываю глаза.
— Здравствуй Джон, — говорит он и выходит из-за полок. С хрустом откусывает кусок от сочного красного яблока.
Скрежет в моей голове нарастает.
— Здравствуй, — говорю я. Скрежет выбирается наружу: голос сбоит и дает помехи.
— Боишься меня? — Его влажные от яблочного сока губы глумливо изгибаются.
— Нет.
Я разворачиваюсь и иду к кассам. Время платить. Корзина в моей руке полна.
Мориарти следует за мной, я это чувствую. Словно вернулся на год назад, когда мы жили под его неусыпным присмотром. Каждое утро я гадал, есть ли камеры в нашей ванной, а выходя из подъезда, замирал, напряженный до предела, ожидая, войдет ли пуля в мой затылок сегодня, ведь с крыши дома напротив открывается волшебный вид на всю улицу, лучшего места для снайпера не найти. Я оставался неподвижен до тех пор, пока от напряжения не сводило скулы, а затылок не начинало покалывать. На работу отправлялся, радуясь и сожалея одновременно.
Я выхожу из супермаркета, ни разу не оглянувшись.
На улице сильный ветер. Прохожие продираются сквозь него, замотав головы шарфами до самых глаз. Я надеваю перчатки. Мориарти становится рядом со мной. Он в легком костюме, а я в свитере и куртке.
— Взрыв, который уничтожил наш город, разрушил наши дома и выжег наши поля...
Не дослушав его, я иду вперед. Я не хочу замечать его, не хочу слушать, говорить с ним.
Его нет. Но он следует за мной, я чувствую это затылком.
Ветер такой, что тяжело дышать.
На Мерилибон-роуд, я попадаю в страшную давку. Словно весь Лондон решил прогуляться в одном месте. Я пробираюсь сквозь толпу, получая тычки локтями и зонтами, я наступаю на ноги, мне наступают на ноги, запах духов сменятся запахами пота и несвежего дыхания. Я стараюсь дышать ртом. Свежий воздух, которого удается иногда глотнуть, высунувшись в промежуток между бесконечными головами, кажется сладковатым, а серое, набухшее дождем небо готово вспороть себе брюхо прямо над нами.
— Ты сторонишься меня — тянет Мориарти. Мы выныриваем из толпы на Крофорд-стрит. Он не выглядит замерзшим или помятым безжалостной толпой. На костюме — ни единой морщинки, волосы зализаны волосок к волоску. Он держит руки в карманах и шагает со мной в ногу. — Я не желаю тебе зла.
Я перекладываю пакет с продуктами в другую руку. Я не собираюсь замечать его. Голова раскалывается. Скрежет превращается в стон, один долгий, хриплый стон, сквозь который едва пробивается манерный голос:
— Ничего не хочешь спросить? Давай! Что угодно!
Боль становится невыносимой. Я останавливаюсь, ставлю пакет на землю. Сжимаю пальцами виски. Мы на Бейкер-стрит. Через мутную пелену помех я могу видеть нашу дверь. Мимо проезжают кэбы, один за другим.
— Что ты видел? — спросил я. Мне не интересно, я лишь хочу отвлечь его от самого главного. — Было то, о чем рассказывают люди? Свет в конце тоннеля? Или, в твоем случае, тьма?
— Милый, откуда же я знаю? — Он беззаботно разводит руками. — Ты так говоришь, будто я мертв. А я жив, я слежу за тобой.
Его голос эхом отражается от домов, от машин, от чугунного неба; его слова подхватывает и многократно повторяет ветер. Мне хочется упасть на брусчатку, сжав голову руками.
— Ты мертв, — цежу я сквозь зубы. — Ты убил Шерлока.
Мориарти берет меня за локоть и заботливо ведет вперед. Мне кажется, что все это со мной уже происходило в тех снах, которые были такими яркими год назад, а теперь поблекли и выцвели — теперь глаза Мориарти уже не кажутся такими черными.
Мы останавливаемся у двери.
— Зайдем? — спрашивает он.
Я качаю головой — я не допущу его присутствия в нашей гостиной — и Мориарти ведет меня дальше. Когда мы доходим до конца улицы, боль утихает. Мы просто идем. Ветер стихает, ласково гладит меня по лицу. Он пахнет влажной землей и прелой листвой. А может, так пахнет от моего спутника.
— Зачем тебе это? — спрашивает Мориарти. Мы уже очень долго идем, я сумел успокоиться и даже не вздрогнул, когда он заговорил.
— Что?
— Жизнь.
— Не знаю. Я люблю жизнь.
— Но ты страдаешь!
— Жизнь стоит того.
Он останавливается, пораженный моими словами. Бывший таким ласковым ветер взвивается вихрем, царапая кожу горстями песочной пыли, небо темнеет. Я вижу языки пламени в его глазах. Его ноздри раздуваются, медленно раззевается рот, а в горле булькает чернота.
— Жизнь ничего не стоит! — кричит он. От его дыхания ветер взвивается еще яростнее. Его голос оглушает меня, стихший было скрежет вонзается иглами в мою голову. — Люди убивают друг друга каждый день, сотнями, тысячами! Это массовое истребление! Ты все равно не уйдешь от этого! Что ты сделал, чтобы это исправить? Какая польза от твоего жалкого существования, полного горечи и самообмана? Ты ведь знаешь, кто виноват в его смерти!
Я зажмуриваюсь до белых точек под веками, потом осторожно открываю глаза и иду вперед, навстречу ветру.
— Твоя жизнь ничего не стоит, — грохочет он мне вслед, но я не слышу. Я не замечаю его.
«Не вини себя», — говорили все те, кто пришли на похороны. Они могли бы выстроиться строем и произнести это хором, а не проворачивать по очереди этот нож в моем сердце. «Не вини себя», — говорит психоаналитик. «Не вини себя», — повторяю я, просыпаясь в поту от очередного кошмара.
— Я знаю, кто виноват, чертов псих, — кричу я, обернувшись, но мои слова тонут в ветре, а за моей спиной никого нет.
— Не вини себя, — слышу я сзади. Мориарти спокойный и собранный вертит в руках яблоко; ветер стихает.
Сердце предсказуемо сжимается, но я поднимаю голову выше.
— Лондон прекрасен в это время года, — говорит Мориарти и отдает яблоко мне. — Скоро закат осветит старинные здания, осядет красными бликами на людских лицах, согреет живых и погладит напоследок мертвых. Некоторые трупы никогда не найдут, а некоторые лежат так, чтобы их нашел закат. На траве в Гайд-парке или на глинистом берегу Темзы. Хочешь, я покажу тебе настоящую жизнь?
— Нет, — говорю я. Яблоко горячее в моих руках и такое гладкое, будто пластиковое. Глаза слезятся от попавшего песка, не могу вспомнить, когда в последний раз я чувствовал себя таким вымотанным.
— Я все-таки покажу, — Мориарти кротко улыбается. — Ты же взял яблоко.
Я выпускаю яблоко из рук и иду вперед.
— Досчитай до шестидесяти пяти, — кричит он мне вслед, — и реши, где ты хочешь оказаться.
— Иди к черту. — Я поднимаю воротник куртки и ускоряю шаг.
— Я там уже был. — Он нагоняет меня, яблоко вновь оказывается в моих руках. Оно помято с одного бока и выпачкано лондонской пылью. — Мы пойдем к черту вместе, под ручку. — Мориарти берет меня за руку, пальцы у него ледяные. — Досчитай до шестидесяти пяти и реши, где ты хочешь проснуться.
В следующий момент я ощущаю невероятную оглушающую боль в груди, это длится мгновение, а когда я открываю рот, чтобы закричать — пропадает. Вихрем проносятся картины из чужой жизни. Я открываю зажмуренные глаза, но вокруг — ничего, вокруг кромешная тьма.
— Тебе было интересно, что я видел. — Голос у Мориарти мягкий, задумчивый, он двоится, отскакивает эхом от стен, будто мы находимся в пещере. — Там было темно, пахло землей и кровью. И мне пришлось ждать вечность — а я больше всего на свете ненавижу ждать! — но я так ничего и не дождался. Там каменные стены и каменный пол. Чтобы чем-то себя занять, приходилась читать те несколько книг, что там есть. Они неинтересные, о чертовщине в основном, хотя некоторая польза от них налицо. Знаешь, я обнаружил парочку ритуалов… Я расскажу тебе о них потом, когда мы будем вместе. У нас будет много времени.
Я не понимаю его и не хочу понимать. Тру глаза, чтобы они привыкли к темноте.
— Где мы?
— Подожди немного, сейчас я покажу тебе.
Темнота вокруг оживает, начинает скрежетать, щетиниться, тесниться и сереть под нарастанием звуковых помех. Звуки все отчаяннее, все выше. Это невозможно вытерпеть. Я зажмуриваюсь и закрываю уши ладонями, стою так, пока не чувствую прикосновение к плечу. Открываю глаза — темнота безмолвна, да и не темнота это уже. Из нашего грота видно мрачное помещение, похожее на гараж или подвал (могу поклясться, мгновение назад его здесь не было!). Одинокая лампочка под потолком высвечивает троих людей. Один сидит на стуле в углу комнаты, другой лежит на столе (по-видимому, его руки и ноги связаны), третий, очень высокий, облаченный в белый халат, стоит ко мне спиной. Я не вижу, что он делает, но по коже ползет неприятный холодок.
— Подойдем поближе, — шепчет Мориарти и легонько толкает меня в спину.
Я делаю шаг и будто перешагиваю через невидимую преграду: в нос бьет густой, животный, металлический запах крови, и теперь я слышу звуки. Я слышу крики боли — женский и мужской, я слышу лязг хирургических инструментов, слышу, как кровь капает на пол с металлического стола, слышу, как отчаянно бьется сердце в раскрытой грудной клетке.
Мой желудок сжимается от ужаса, тело деревенеет, но я делаю еще шаг и еще.
— Ты не можешь ничего исправить, — шепчет Мориарти. — Мы просто наблюдаем. Все уже произошло.
— Когда? — выдыхаю я.
— Год и несколько месяцев назад.
Я киваю.
Связанная на столе женщина непрерывно скулит. Мне хочется умереть самому или убить ее, сделать хоть что-нибудь, чтобы она замолчала.
Мужчина, привязанный к стулу, хрипит. Я могу разобрать только «умоляю вас» и «убейте». Его лица не видно в темноте, но я бы и не хотел его видеть.
— Ты же любишь жизнь, — шепчет Мориарти, обдавая ухо ледяным дыханием. — Она тоже любила жизнь, а сейчас молит о смерти. Как же так вышло, что мы вместе с ее мужем сейчас можем насладиться видом ее пульсирующих внутренностей? Разве это справедливо? Разве для этого кто-то рожал, растил, любил эту женщину? Разве для этого кто-то дружил с ней?
Я не могу ничего сказать. Мужчина в белом халате деловито перебирает инструменты. От одного этого металлического лязга к горлу подступает тошнота.
— Я видел многое, — говорю я зачем-то. Эта фраза многих успокаивает: «Я видел многое» или «Я многое пережил».
Мориарти усмехается:
— Ну тогда давай посмотрим на то, как он отпилит ей ребро. Знаешь, он такой затейник. Когда я просил выяснить, куда муж этой бедной женщины дел наши деньги, мне и в голову не пришло, что можно действовать так затейливо.
От взвывшей циркулярной пилы сводит внутренности. Воздух наполняет звонкое жужжание и стон, один долгий, высокий стон вгрызается в каждый мой нерв. Я сгибаюсь пополам, сотрясаясь от спазмов.
Мориарти заботливо гладит меня по спине. Я дышу, глубоко и медленно, сплевываю ставшую кислой слюну.
— Надеюсь, в аду ты будешь снова и снова гореть заживо, — желаю я.
— Наверняка так и будет, — весело отвечает он. — Кстати, этот связанный муж уже давно сказал, где деньги, достаточно было начать вспарывать ей брюхо. Я давно понял, самое страшное испытание для любого человека — видеть, как мучается его любимый. Люди сделают все, чтобы прекратить это. Как ты думаешь, Джон, стал бы один любящий друг мучить другого, если бы знал, что мучения можно прекратить?
Я слушаю его и не слушаю. Мне кажется, что вместе с рвотой из меня вышла душа. Я больше не чувствую ужаса и сострадания, я вообще ничего не чувствую. Ужасные звуки больше меня не трогают.
— Не называй меня по имени, — говорю ему.
Мориарти молчит немного, потом берет меня за руку своей ледяной рукой. Мы разворачиваемся и бредем в темноту. Мориарти задумчив:
— Взрыв, который уничтожил наш город, разрушил наши дома и выжег наши поля, был ничем по сравнению с тем, что пришлось испытать выжившим.
— Перестань нести чушь.
Я устал, я ужасно устал. Смертельно хочется вцепиться пальцами в его горло, но меня всего трясет от слабости. Мориарти крепко сжимает мою руку.
— Я покажу тебе еще кое-что, — говорит он решительно. — Досчитай до шестидесяти пяти и реши, где ты хочешь оказаться.
Я открываю рот, чтобы попросить его заткнуться, но тут меня скручивает боль, словно сотни обжигающе острых осколков раздирают тело на части. Перед глазами калейдоскопом проносится чья-то чужая жизнь, полная катастроф и сумасшествия. Я кричу и, кажется, теряю сознание.
Когда прихожу в себя, вокруг много света. Так много света, что болят глаза. Солнце проникает в огромные окна, и, судя по всему, на улице лето. Из динамиков любезный женский голос объявляет номера рейсов, вокруг суетятся люди с сумками и чемоданами. Мориарти стоит рядом со мной и улыбается, оглядывая всю эту суматоху. На нем солнечные очки.
— Ну не дивно ли? — говорит. — Здесь поуютнее, правда? Нет этого ужасного запаха сырости. Да и крови нет. Признаться честно, не люблю кровь еще с тех пор, как начертил в колледже свою первую пентаграмму. Веселое было время. Я еще боялся бога и верил в дьявола.
— Мне не интересно, — говорю я. — Зачем мы здесь?
— О, я не сказал? — Мориарти оживляется, у меня под ложечкой нехорошо тянет. — Видишь ту девочку со смешной прической? Ее голова будто расчерчена по линейке! Убил бы родителей, которые позволяют детям творить с собой все, что хотят. Так вот на этой девочке пластида столько, что хватит на этот аэропорт. Но настоящая ее цель — самолет. Помнишь авиакатастрофу в июне, пару лет назад? Помаши ручкой малютке.
На девочке розовый ранец. Наверное, с этим рюкзаком она ходит в школу. Я смотрю, смотрю на этот ранец до тех пор, пока девочка, видимо, почувствовав мой взгляд, не оборачивается. Хмурится, глядя на нас. Глаза у нее грустные и серьезные, ко лбу приклеен пластырь. Этот белый, аккуратный пластырь меня добивает.
— Она же просто ребенок, — говорю я, ощущая полную бессмысленность своих слов.
— Не волнуйся, все произойдет быстро, через шестьдесят пять секунд после взлета. Она даже не успеет испугаться.
— Господи…
— Жизнь жестока, — отрезает Мориарти. — Как поступает она с людьми! Не щадит ни женщин, ни детей, ни… — помнишь бабушку, которую я взорвал? — ни стариков. А как жизнь поступает с тобой!
— Как? — Я напряженно смотрю, как девочка проходит через металлодетектор. Почему никто ничего не замечает?
— Шерлок предал тебя так подло! Сделал тебе так больно! Ты ведь и не подозревал, что можешь так чувствовать, каждый божий день проходит для тебя в мучениях, и никто не может их остановить… — Мориарти цокает языком, а я удивляюсь: надо же, он заставил меня забыть о Шерлоке так надолго. Только теперь мое сердце привычно сжимается от звука знакомого имени.
Надо же, мое сердце все еще может сжиматься.
— Отсчет пошел, а мне еще нужно столько тебе показать! — Мориарти всплескивает руками. — Досчитай до шестидесяти пяти и реши, где ты хочешь оказаться.
— Только не снова, — успеваю сказать я, а потом воздух заканчивается, легкие становятся свинцовыми, меркнет свет. Под веками мелькают кадры из моей и чьей-то чужой жизни. Я вижу ужас, смерть и безумие. Я вижу незнакомых людей. Вижу себя и Шерлока.
Я снова вижу Шерлока.
Я оказываюсь под водой. Легкие горят огнем, но солнце уже близко.
Мы стоим на берегу реки. Я вдыхаю, жадно, отчаянно. Воздух кажется сладким.
Невдалеке, на мостках на корточках сидит человек. Он что-то делает в воде, вокруг него разлетаются бликующие на солнце брызги.
— Ты все еще любишь жизнь? — Мориарти стоит рядом со мной. Я вижу себя в отражении его солнечных очков.
Человек на мостках чертыхается и опускает на колени. Его руки глубже погружаются в воду. Брызги летят выше и выше, а потом все заканчивается. Мужчина поднимается, стряхивает воду с ладоней, выжимает рукава.
— Ты все еще любишь его?
В мутной воде, вниз головой, раскинув в стороны руки, всплывает тело. На нем ярко-зеленая футболка с номером шестьдесят три.
Я вспоминаю, как другое тело, еще полное жизни, так же раскинув руки, падало на землю.
— Кого? — спрашиваю я.
Мориарти усмехается. Молчит. Человек уходит с мостков, ни разу не оглянувшись. Солнце перебирает лучами водную гладь.
— Хочешь, я покажу тебе еще кое-что? — спрашивает Мориарти. — Досчитай до шестидесяти пяти и реши, где ты хочешь...
Я начинаю считать. И не чувствую боли.
Я ничего не чувствую.
Я бегу по дороге так быстро, как могу. На моих руках кровь, на мне почти нет одежды. Я кричу, но не чувствую ужаса. Я просто бегу. Моя жизнь уже остановилась, теперь я живу по привычке. Вокруг меня заброшенные дома, я ничего не успеваю разглядеть, только номер пятьдесят девять на одном.
Мы смотрим, как облаченная в одну тонкую майку девушка бежит по дороге. Ее руки, лицо, все тело измазаны красным.
— Посмотри на нее, каких ужасов она натерпелась? — Мориарти чертит на земле дугу носком ботинка.
— Может быть, ее предали?
— Ты думаешь?
Я киваю.
— Возможно, — говорит Мориарти, надолго задумавшись. Теперь дорога пуста, мы стоим одни в этой глуши. — Досчитай до шестидесяти пяти…
— Можешь не повторять, — говорю я и беру его за руку. — Один, два, три…
— Все это время ты винил себя, — говорит Мориарти. Я считаю вслух. — Ты думал, что мог бы его спасти. Как считаешь, если бы Шерлок был жив и наблюдал за тобой, он бы решился послать весточку, чтобы прекратить твои мучения?
— Он мертв, — говорю я и продолжаю считать.
Мориарти улыбается. Чернота в его глазах выглядит живой.
Я оказываюсь в церкви, в том дне, когда в первый раз вышел из дома после похорон Шерлока. Я ничего не чувствую, но сердце Джона, который сидит на последней скамье, обливается кровью. И выглядит он — паршивее некуда. Каменные святые смотрят на него свысока. Джон думает, что в церкви ему будет легче, но он ошибается. Он придет сюда еще несколько раз, а потом забудет дорогу.
— Пойдем со мной, — шепчет мне Мориарти. — Зачем тебе оставаться? Ты здесь не нужен. Только посмотри на себя, ты снова начал бриться и спать по ночам, но внутри тебе все так же паршиво.
Джон прячет лицо в ладонях.
— Я пришел за тобой, — шепчет Мориарти. Он кладет руку мне на шею, посылая по позвоночнику сотни ледяных мурашек. — Я хочу, чтобы ты был моим. Ты должен выбрать меня. Посмотри, в тебе же осталась одна темнота, я знаю место, где нам будет хорошо вместе.
— Там, где каменные стены и пол и нужно долго ждать?
— Ожидание — пустяк, когда рядом родственная душа.
Мориарти гладит меня, чуть ли не мурлычет. Я снимаю его ладонь с плеча двумя пальцами, словно ядовитую змею. Мои руки тяжелые, его рука — еще тяжелее.
— Мне кажется, ты поспешил объявлять о нашем родстве, — говорю я. Что-то еще трепещется во мне, что-то, что не дает уйти в темноту.
— Ты недооцениваешь себя, Джон…
— Не называй меня по имени.
— Я покажу тебе самое главное.
Я отворачиваюсь к каменному лику:
— Один, два, три…
— Нет, не так. Теперь, досчитай до шестидесяти пяти и реши, с кем ты хочешь проснуться.
Я задумываюсь.
Темнота теперь нежна и безболезненна.
Я иду по Бейкер-стрит, я давно здесь не был.
Шерлок выглядит осунувшимся. У него другая прическа, несложный, неумелый грим, но Шерлока сложно не узнать. Он идет по Бейкер-стрит, мимо дома номер пятьдесят три.
Знакомый скрежет наполняет воздух, он пока мирный, низкий, он ощущается не звуком, скорее, тончайшей вибрацией.
Мориарти разворачивает меня к себе.
— Шерлок жив, — говорит он. Его глаза расширены, в них — сладкое упоение моментом. — Все это время, что ты проводил у психотерапевта, видел кошмары и чувствовал себя самым несчастным человеком на свете. Все это время он был жив.
— Ты врешь.
Мориарти улыбается самой безумной из своих улыбок.
— Я когда-нибудь тебя обманывал? Или предавал?
Воздух рябит все сильнее, шипение становится громче. Бейкер-стрит растворяется в белом шуме, расползается на части, словно под действием кислоты.
— Он следил за тобой, — кричит Мориарти, его голос почти не разобрать. — Смотрел, как пульсируют твои внутренности, как трепещет твое сердце!
Я не слышу его, я не хочу замечать его, говорить с ним.
Я иду по Риджент-стрит, в глазах щиплет.
— Ты любишь этот город?
Я оглядываюсь, но Мориарти рядом нет. Наталкиваюсь на прохожих, получаю тычки в бока, в живот.
— Здесь бывает так прекрасно, – говорит Мориарти. – Рассвет над Темзой, чайки, величественный Блэкфрайарз... Пара трупов на глинистом берегу…
Мне кажется, что в толпе я замечаю Шерлока, но я не могу идти еще быстрее, я и так почти бегу, к тому же ветер снова препятствует мне, дует навстречу изо всех сил. Когда я поворачиваю за угол, кудрявая макушка теряется из вида.
Он не мог так просто сбежать.
Во рту вдруг пересыхает, я ломлюсь в ближайший паб, но дверь закрыта. Дергаю массивную ручку, толкаю, стучу в створки, но все напрасно. В темном стекле — мое отражение. На секунду кажется, что это не я, что какой-то шутник вырезал мое изображение из картона. За моей спиной — всполохи пламени. Города нет.
За стеклом табличка: «Обед до 48».
Я оборачиваюсь, готовый ко всему и замираю — пестрая толпа у Национальной галереи пронумерована, над каждым, кто проходит по Трафальгарской площади — своя цифра. Я замечаю девушку-«сорок» (она подмигивает мне) и пожилого мужчину-«тридцать два» (он приподнимает старомодную шляпу в приветствии).
Только Мориарти один без номера. Он стоит посреди улицы, люди обходят его, не обращают на него внимания. Он не выглядит уставшим. Его ботинки безукоризненно чисты, на костюме — ни единой морщинки, волосы зализаны волосок к волоску. Он держит руки в карманах, покачивается на пятках и улыбается так, будто ждал меня вечность и только теперь дождался.
Я бегу прочь, но ноги не слушаются. Снова вижу кудрявую макушку впереди, кажется, отсюда можно разглядеть широкополое пальто. Я бегу, за мной идет Мориарти. Его нет, но он следует за мной, я чувствую это затылком.
Поворачиваю за угол, жадно ищу знакомую фигуру, но пронумерованная толпа безлика. Девочка в нарядном платьице несет воздушный шарик, на котором написано двадцать шесть. От тротуара отъезжает кэб, я бросаюсь за ним, но я бегу слишком медленно. Меня догоняет еще один кэб, я ныряю в приоткрывшуюся дверь.
— На Бейкер-стрит, — кричу, а потом замечаю, что не один на заднем сидении.
— Я уже сказал адрес, — тянет Мориарти. Он снова вертит в руках яблоко.
Я не замечаю его. Мы едем в тишине.
Над водителем крупными буквами написан номер кэба — двадцать три.
На часах — 22:21.
Мелькающие витрины обещают скидки двадцать процентов.
На дверях продуктовых лавок выведено «Работаем до девятнадцати».
Мориарти берет мою ладонь в свои, дует на пальцы, будто они могут согреться от его холодного дыхания. У меня нет сил сопротивляться.
Растяжки обещают день премьер в «Одеоне» восемнадцатого числа.
Я снова чувствую этот скрежет. Чем ближе мы подъезжаем к Бейкер-стрит, тем сильнее им наливается воздух. И на границе слышимости, скрытый за нарастающим сипом, я слышу стон, один долгий, мучительный стон, вырывавшийся из меня на свободу. Я не слышу свой голос. Я не хочу замечать этого, не хочу признаваться себе, но это мой голос.
— Приехали, — говорит Мориарти. Такси останавливается. Скрежет становится почти невыносимым.
— Покажи мне еще что-нибудь, — я говорю громко, чтобы перекричать изрыгающий помехи воздух. Мне не интересно, я лишь хочу отвлечь его от самого главного.
Мориарти улыбается, он все понимает.
— Выбери меня, пойдем со мной, — говорит он.
Я мотаю головой, на большее нет сил. Я до сих пор не могу отдышаться от недавней пробежки. Мне кажется, что я постарел на десяток-другой.
— Тогда, мы вместе поднимемся наверх, — говорит Мориарти. Не дожидаясь моего ответа, он выходит из кэба.
Каждый шаг дается с невероятным трудом. Мориарти улыбается, ему нравится, что я следую за ним. Он просто не понимает, что все это слишком опасно, что тому, кто ждет меня в гостиной, не понравится его присутствие. Я должен остановить его любой ценой.
Мы поднимаемся по лестнице. Мориарти идет передо мной спиной вперед, он жадно наблюдает за тем, как тяжело я переставляю ноги. Его глаза разгораются, мне кажется, я снова вижу в них пламя; он непрестанно облизывает губы. Чем ближе мы подходим к гостиной, тем выше взбирается скрежет и вой. Барабанные перепонки болят. Сейчас я хотел бы ничего не слышать, но Мориарти, взгромоздившийся на последней ступеньке, что-то говорит, протянув ко мне руки. Сначала я не могу разобрать слов, потом его голос становится громогласным, пробивается сквозь помехи. Он говорит упоенно, нараспев, будто изображает кого-то:
— …Дом, в котором ты живешь, я отдам тебе и потомству твоему. И будет потомство твое, как пыль лондонская, и распространится она к морю и к востоку, и к северу, и к полудню; и я буду с тобой, я сохраню тебя везде, где ты ни окажешься; и я не оставлю тебя, пока ты мне не наскучишь. И будем мы веселиться, ибо сами себе должны такое создать, что приносит веселье! Иди же со мной, Джон! Выбери меня!
Мне кажется, он сошел с ума.
Мне кажется, я сошел с ума.
Мориарти ловит меня, когда я валюсь навзничь, преодолев последнюю ступеньку.
— Тринадцать ступенек, Джон, — говорит он мне на ухо. — Уже давно тринадцать. Так мало времени!
Он втаскивает меня в гостиную, и скрежет замирает на одной пронзительно высокой ноте. Я хочу закрыть уши ладонями, но у меня нет сил. Сейчас меня интересует только один вопрос.
— Здесь никого нет, — кричит Мориарти, заглянув во все комнаты. — Здесь никого, никого нет! Ты думал, тебя кто-то ждет? Ты думал, Шерлок здесь, живой и невредимый, пришел спасти тебя от самого себя? Шерлока нет! Он не придет за тобой!
Я закрываю глаза. Я очень устал.
— Не смей отключаться, — Мориарти трясет меня за плечи. — Видишь? В ближайшей к тебе стопке семь книг. Уже семь! У нас очень мало времени.
— Что я должен делать? — шепчу я. Губы не слушаются, я не слышу собственный голос, только непрекращающийся вой.
— Скажи, что принадлежишь мне, — говорит Мориарти. Он весь сияет своим темным безумным светом. — Это очень просто. Скажи, что пойдешь за мной, что будешь со мной.
— Я не могу, — шепчу я.
— О нет, ты можешь! Мы уйдем, и Шерлок останется один. Он съест себя заживо, а мы понаблюдаем. Я покажу тебе пару ритуалов… Он будет сдирать с себя кожу, а мы будем смотреть. Мы победим его вместе! Нам будет очень хорошо!
— Шерлок, — зову я. Лицо Мориарти расплывается перед моими глазами.
— Стань моим, — шепчет Мориарти.
Я чувствую его руки. Он расстегивает мою рубашку, гладит кожу холодными, как у лягушки, пальцами, сжимает шею, трогает плечи, забирается в брюки. Кажется, у него сотня рук. Он везде — холодный и нетерпеливый, трогает, царапает, трет.
— Уже четыре, — шепчет он мне в шею. — Слишком медленно. Давай же, Джон, я буду любить тебя, как он. Я буду любить тебя сильнее!
— Не называй меня по имени, — пытаюсь я сказать, но получается что-то нечленораздельное.
Мориарти ложится сверху, обнимает меня. Я чувствую, как проникает в меня его холод.
— Джон, Джон, Джон, — он шепчет. И: — Один, только один, один, один.
Мне хочется спать.
Вой переходит в визг, скрежет срывается в дрожь. Я чувствую оглушительную боль в затылке. Перед глазами пробегает чужая жизнь, полная тьмы и страдания. В череде кадров я отчетливо вижу один, в котором из головы Мориарти медленно выползает кровавое пятно; я вижу Мориарти, бредущего к свету через кромешную тьму; я вижу Мориарти, ожидающего в каменном мешке…
Запах влажной земли и прелой листвы взрезает что-то резкое, острое.
— Джон, Джон, Джон, — слышу я.
Я узнаю этот голос, но не могу поверить. Голова раскалывается, и все вокруг будто в тумане. Звуки долетают нечеткие, грязные, а фоном — шуршание Бейкер-стрит через приоткрытое окно.
— Ты вытащил меня из ужасной пропасти, Шерлок, — говорю я, голос не слушается, сипит.
Мне кажется, зрение подводит меня. Столько раз я вспоминал это лицо, столько раз!
Туман перед глазами рассеивается, на губах я ощущаю вкус коньяка. Шерлок сидит на полу с фляжкой в руках, склонившись ко мне.
— Помолчи немного, — велит он, нащупывая пальцами пульс на моей шее. У него горячие пальцы, я весь согреваюсь от одного касания.
Вокруг нас — обычный беспорядок. Я оглядываю гостиную, наслаждаясь тишиной. Мне кажется, я ждал этого вечность. Шерлок и я в нашей гостиной.
Я хватаю его за руку.
— Ты жив — говорю. У меня нет сил даже на радость.
Он улыбается. Застегивает пуговицы на моей рубашке.
— Расскажи мне все, — говорю.
Шерлок даже слишком живой. Не могу вспомнить, чтобы на его щеках когда-либо был такой яркий румянец, не могу вспомнить, чтобы он так отчаянно закусывал губу. Только во время расследований. Но я — не они.
— Ты не злишься? — Он поднимает бровь, все еще не глядит на меня.
— Нет, — говорю я. — Я слишком устал, чтобы злиться. Я слишком долго ждал, а ты не приходил.
— Я пришел. — Шерлок застегивает мои манжеты. — Я пришел за тобой.
Мое сердце сжимается.
— Расскажи мне все, — повторяю я.
Он улыбается, поднимается с колен, высокий и тонкий, точно такой, каким я его все это время помнил.
— Ты слишком слаб. — Он отходит к окну, встает так, чтобы я не видел его лица. — Увидел меня и упал. Я уже начал бояться за твою жизнь. Ты был без сознания шестьдесят пять секунд, это слишком долго.
В руках у него сочное красное яблоко. Перед тем, как сильные пальцы разламывают его надвое, я успеваю заметить на кожице отметину, будто кто-то дурачась вырезал на яблоке буквы. Показалось мне или нет — не проверить. Сильные пальцы разламывают половинки еще надвое, потом еще и еще, пока мякоть не превращается в кашицу, а прозрачный сок не стекает струйками на пыльный пол.
Конец
URL записиТАДАМ
это же мой коллаб со сью *.*
Название: 65
Автор: Вечное Воскресенье
Жанр: ангст, психодел
Пейринг: Мориарти/Джон, Шерлок/Джон
Рейтинг: R
Музыка: 65daysofstatic — «Another Code Against The Gone»
Саммари: Мне кажется, что все это со мной уже происходило в тех снах, что были такими яркими год назад, а теперь поблекли и выцвели — теперь глаза Мориарти уже не кажутся такими черными.
Предупреждения: жестокость.
Примечание: клип – первая часть коллаба «65», созданного с Curly_Sue.
Название: 65
Автор: Curly_Sue
Бета: Staisy_
Форма: мини
Пейринг: Мориарти/Джон, Шерлок/Джон
Категория: слэш
Жанр: ангст, психодел
Рейтинг: R
Саммари: Взрыв, который уничтожил наш город, разрушил наши дома и выжег наши поля, был ничем по сравнению с тем, что пришлось испытать выжившим.
Предупреждения: насилие, жестокость.
Примечание: фик – вторая часть коллаба «65», созданного с Вечное Воскресенье.
читать дальше
— Шестьдесят пять.
— Простите?
— Шестьдесят пять секунд ты выбирал чай, а в итоге взял тот, что покупаешь обычно.
Я оглядываюсь, но рядом никого нет. Пустой супермаркет, заваленные продуктами полки.
Я узнаю этот голос, но не могу поверить. Голова раскалывается, и все вокруг будто в тумане. Звуки долетают нечеткие, грязные, а фоном — скрежет, похожий на радиопомехи.
Зажмуриваюсь на пару секунд и вижу гостиную на Бейкер-стрит. Так четко, будто изображение отпечатано на обратной стороне век.
Я открываю глаза.
— Здравствуй Джон, — говорит он и выходит из-за полок. С хрустом откусывает кусок от сочного красного яблока.
Скрежет в моей голове нарастает.
— Здравствуй, — говорю я. Скрежет выбирается наружу: голос сбоит и дает помехи.
— Боишься меня? — Его влажные от яблочного сока губы глумливо изгибаются.
— Нет.
Я разворачиваюсь и иду к кассам. Время платить. Корзина в моей руке полна.
Мориарти следует за мной, я это чувствую. Словно вернулся на год назад, когда мы жили под его неусыпным присмотром. Каждое утро я гадал, есть ли камеры в нашей ванной, а выходя из подъезда, замирал, напряженный до предела, ожидая, войдет ли пуля в мой затылок сегодня, ведь с крыши дома напротив открывается волшебный вид на всю улицу, лучшего места для снайпера не найти. Я оставался неподвижен до тех пор, пока от напряжения не сводило скулы, а затылок не начинало покалывать. На работу отправлялся, радуясь и сожалея одновременно.
Я выхожу из супермаркета, ни разу не оглянувшись.
На улице сильный ветер. Прохожие продираются сквозь него, замотав головы шарфами до самых глаз. Я надеваю перчатки. Мориарти становится рядом со мной. Он в легком костюме, а я в свитере и куртке.
— Взрыв, который уничтожил наш город, разрушил наши дома и выжег наши поля...
Не дослушав его, я иду вперед. Я не хочу замечать его, не хочу слушать, говорить с ним.
Его нет. Но он следует за мной, я чувствую это затылком.
Ветер такой, что тяжело дышать.
На Мерилибон-роуд, я попадаю в страшную давку. Словно весь Лондон решил прогуляться в одном месте. Я пробираюсь сквозь толпу, получая тычки локтями и зонтами, я наступаю на ноги, мне наступают на ноги, запах духов сменятся запахами пота и несвежего дыхания. Я стараюсь дышать ртом. Свежий воздух, которого удается иногда глотнуть, высунувшись в промежуток между бесконечными головами, кажется сладковатым, а серое, набухшее дождем небо готово вспороть себе брюхо прямо над нами.
— Ты сторонишься меня — тянет Мориарти. Мы выныриваем из толпы на Крофорд-стрит. Он не выглядит замерзшим или помятым безжалостной толпой. На костюме — ни единой морщинки, волосы зализаны волосок к волоску. Он держит руки в карманах и шагает со мной в ногу. — Я не желаю тебе зла.
Я перекладываю пакет с продуктами в другую руку. Я не собираюсь замечать его. Голова раскалывается. Скрежет превращается в стон, один долгий, хриплый стон, сквозь который едва пробивается манерный голос:
— Ничего не хочешь спросить? Давай! Что угодно!
Боль становится невыносимой. Я останавливаюсь, ставлю пакет на землю. Сжимаю пальцами виски. Мы на Бейкер-стрит. Через мутную пелену помех я могу видеть нашу дверь. Мимо проезжают кэбы, один за другим.
— Что ты видел? — спросил я. Мне не интересно, я лишь хочу отвлечь его от самого главного. — Было то, о чем рассказывают люди? Свет в конце тоннеля? Или, в твоем случае, тьма?
— Милый, откуда же я знаю? — Он беззаботно разводит руками. — Ты так говоришь, будто я мертв. А я жив, я слежу за тобой.
Его голос эхом отражается от домов, от машин, от чугунного неба; его слова подхватывает и многократно повторяет ветер. Мне хочется упасть на брусчатку, сжав голову руками.
— Ты мертв, — цежу я сквозь зубы. — Ты убил Шерлока.
Мориарти берет меня за локоть и заботливо ведет вперед. Мне кажется, что все это со мной уже происходило в тех снах, которые были такими яркими год назад, а теперь поблекли и выцвели — теперь глаза Мориарти уже не кажутся такими черными.
Мы останавливаемся у двери.
— Зайдем? — спрашивает он.
Я качаю головой — я не допущу его присутствия в нашей гостиной — и Мориарти ведет меня дальше. Когда мы доходим до конца улицы, боль утихает. Мы просто идем. Ветер стихает, ласково гладит меня по лицу. Он пахнет влажной землей и прелой листвой. А может, так пахнет от моего спутника.
— Зачем тебе это? — спрашивает Мориарти. Мы уже очень долго идем, я сумел успокоиться и даже не вздрогнул, когда он заговорил.
— Что?
— Жизнь.
— Не знаю. Я люблю жизнь.
— Но ты страдаешь!
— Жизнь стоит того.
Он останавливается, пораженный моими словами. Бывший таким ласковым ветер взвивается вихрем, царапая кожу горстями песочной пыли, небо темнеет. Я вижу языки пламени в его глазах. Его ноздри раздуваются, медленно раззевается рот, а в горле булькает чернота.
— Жизнь ничего не стоит! — кричит он. От его дыхания ветер взвивается еще яростнее. Его голос оглушает меня, стихший было скрежет вонзается иглами в мою голову. — Люди убивают друг друга каждый день, сотнями, тысячами! Это массовое истребление! Ты все равно не уйдешь от этого! Что ты сделал, чтобы это исправить? Какая польза от твоего жалкого существования, полного горечи и самообмана? Ты ведь знаешь, кто виноват в его смерти!
Я зажмуриваюсь до белых точек под веками, потом осторожно открываю глаза и иду вперед, навстречу ветру.
— Твоя жизнь ничего не стоит, — грохочет он мне вслед, но я не слышу. Я не замечаю его.
«Не вини себя», — говорили все те, кто пришли на похороны. Они могли бы выстроиться строем и произнести это хором, а не проворачивать по очереди этот нож в моем сердце. «Не вини себя», — говорит психоаналитик. «Не вини себя», — повторяю я, просыпаясь в поту от очередного кошмара.
— Я знаю, кто виноват, чертов псих, — кричу я, обернувшись, но мои слова тонут в ветре, а за моей спиной никого нет.
— Не вини себя, — слышу я сзади. Мориарти спокойный и собранный вертит в руках яблоко; ветер стихает.
Сердце предсказуемо сжимается, но я поднимаю голову выше.
— Лондон прекрасен в это время года, — говорит Мориарти и отдает яблоко мне. — Скоро закат осветит старинные здания, осядет красными бликами на людских лицах, согреет живых и погладит напоследок мертвых. Некоторые трупы никогда не найдут, а некоторые лежат так, чтобы их нашел закат. На траве в Гайд-парке или на глинистом берегу Темзы. Хочешь, я покажу тебе настоящую жизнь?
— Нет, — говорю я. Яблоко горячее в моих руках и такое гладкое, будто пластиковое. Глаза слезятся от попавшего песка, не могу вспомнить, когда в последний раз я чувствовал себя таким вымотанным.
— Я все-таки покажу, — Мориарти кротко улыбается. — Ты же взял яблоко.
Я выпускаю яблоко из рук и иду вперед.
— Досчитай до шестидесяти пяти, — кричит он мне вслед, — и реши, где ты хочешь оказаться.
— Иди к черту. — Я поднимаю воротник куртки и ускоряю шаг.
— Я там уже был. — Он нагоняет меня, яблоко вновь оказывается в моих руках. Оно помято с одного бока и выпачкано лондонской пылью. — Мы пойдем к черту вместе, под ручку. — Мориарти берет меня за руку, пальцы у него ледяные. — Досчитай до шестидесяти пяти и реши, где ты хочешь проснуться.
В следующий момент я ощущаю невероятную оглушающую боль в груди, это длится мгновение, а когда я открываю рот, чтобы закричать — пропадает. Вихрем проносятся картины из чужой жизни. Я открываю зажмуренные глаза, но вокруг — ничего, вокруг кромешная тьма.
— Тебе было интересно, что я видел. — Голос у Мориарти мягкий, задумчивый, он двоится, отскакивает эхом от стен, будто мы находимся в пещере. — Там было темно, пахло землей и кровью. И мне пришлось ждать вечность — а я больше всего на свете ненавижу ждать! — но я так ничего и не дождался. Там каменные стены и каменный пол. Чтобы чем-то себя занять, приходилась читать те несколько книг, что там есть. Они неинтересные, о чертовщине в основном, хотя некоторая польза от них налицо. Знаешь, я обнаружил парочку ритуалов… Я расскажу тебе о них потом, когда мы будем вместе. У нас будет много времени.
Я не понимаю его и не хочу понимать. Тру глаза, чтобы они привыкли к темноте.
— Где мы?
— Подожди немного, сейчас я покажу тебе.
Темнота вокруг оживает, начинает скрежетать, щетиниться, тесниться и сереть под нарастанием звуковых помех. Звуки все отчаяннее, все выше. Это невозможно вытерпеть. Я зажмуриваюсь и закрываю уши ладонями, стою так, пока не чувствую прикосновение к плечу. Открываю глаза — темнота безмолвна, да и не темнота это уже. Из нашего грота видно мрачное помещение, похожее на гараж или подвал (могу поклясться, мгновение назад его здесь не было!). Одинокая лампочка под потолком высвечивает троих людей. Один сидит на стуле в углу комнаты, другой лежит на столе (по-видимому, его руки и ноги связаны), третий, очень высокий, облаченный в белый халат, стоит ко мне спиной. Я не вижу, что он делает, но по коже ползет неприятный холодок.
— Подойдем поближе, — шепчет Мориарти и легонько толкает меня в спину.
Я делаю шаг и будто перешагиваю через невидимую преграду: в нос бьет густой, животный, металлический запах крови, и теперь я слышу звуки. Я слышу крики боли — женский и мужской, я слышу лязг хирургических инструментов, слышу, как кровь капает на пол с металлического стола, слышу, как отчаянно бьется сердце в раскрытой грудной клетке.
Мой желудок сжимается от ужаса, тело деревенеет, но я делаю еще шаг и еще.
— Ты не можешь ничего исправить, — шепчет Мориарти. — Мы просто наблюдаем. Все уже произошло.
— Когда? — выдыхаю я.
— Год и несколько месяцев назад.
Я киваю.
Связанная на столе женщина непрерывно скулит. Мне хочется умереть самому или убить ее, сделать хоть что-нибудь, чтобы она замолчала.
Мужчина, привязанный к стулу, хрипит. Я могу разобрать только «умоляю вас» и «убейте». Его лица не видно в темноте, но я бы и не хотел его видеть.
— Ты же любишь жизнь, — шепчет Мориарти, обдавая ухо ледяным дыханием. — Она тоже любила жизнь, а сейчас молит о смерти. Как же так вышло, что мы вместе с ее мужем сейчас можем насладиться видом ее пульсирующих внутренностей? Разве это справедливо? Разве для этого кто-то рожал, растил, любил эту женщину? Разве для этого кто-то дружил с ней?
Я не могу ничего сказать. Мужчина в белом халате деловито перебирает инструменты. От одного этого металлического лязга к горлу подступает тошнота.
— Я видел многое, — говорю я зачем-то. Эта фраза многих успокаивает: «Я видел многое» или «Я многое пережил».
Мориарти усмехается:
— Ну тогда давай посмотрим на то, как он отпилит ей ребро. Знаешь, он такой затейник. Когда я просил выяснить, куда муж этой бедной женщины дел наши деньги, мне и в голову не пришло, что можно действовать так затейливо.
От взвывшей циркулярной пилы сводит внутренности. Воздух наполняет звонкое жужжание и стон, один долгий, высокий стон вгрызается в каждый мой нерв. Я сгибаюсь пополам, сотрясаясь от спазмов.
Мориарти заботливо гладит меня по спине. Я дышу, глубоко и медленно, сплевываю ставшую кислой слюну.
— Надеюсь, в аду ты будешь снова и снова гореть заживо, — желаю я.
— Наверняка так и будет, — весело отвечает он. — Кстати, этот связанный муж уже давно сказал, где деньги, достаточно было начать вспарывать ей брюхо. Я давно понял, самое страшное испытание для любого человека — видеть, как мучается его любимый. Люди сделают все, чтобы прекратить это. Как ты думаешь, Джон, стал бы один любящий друг мучить другого, если бы знал, что мучения можно прекратить?
Я слушаю его и не слушаю. Мне кажется, что вместе с рвотой из меня вышла душа. Я больше не чувствую ужаса и сострадания, я вообще ничего не чувствую. Ужасные звуки больше меня не трогают.
— Не называй меня по имени, — говорю ему.
Мориарти молчит немного, потом берет меня за руку своей ледяной рукой. Мы разворачиваемся и бредем в темноту. Мориарти задумчив:
— Взрыв, который уничтожил наш город, разрушил наши дома и выжег наши поля, был ничем по сравнению с тем, что пришлось испытать выжившим.
— Перестань нести чушь.
Я устал, я ужасно устал. Смертельно хочется вцепиться пальцами в его горло, но меня всего трясет от слабости. Мориарти крепко сжимает мою руку.
— Я покажу тебе еще кое-что, — говорит он решительно. — Досчитай до шестидесяти пяти и реши, где ты хочешь оказаться.
Я открываю рот, чтобы попросить его заткнуться, но тут меня скручивает боль, словно сотни обжигающе острых осколков раздирают тело на части. Перед глазами калейдоскопом проносится чья-то чужая жизнь, полная катастроф и сумасшествия. Я кричу и, кажется, теряю сознание.
Когда прихожу в себя, вокруг много света. Так много света, что болят глаза. Солнце проникает в огромные окна, и, судя по всему, на улице лето. Из динамиков любезный женский голос объявляет номера рейсов, вокруг суетятся люди с сумками и чемоданами. Мориарти стоит рядом со мной и улыбается, оглядывая всю эту суматоху. На нем солнечные очки.
— Ну не дивно ли? — говорит. — Здесь поуютнее, правда? Нет этого ужасного запаха сырости. Да и крови нет. Признаться честно, не люблю кровь еще с тех пор, как начертил в колледже свою первую пентаграмму. Веселое было время. Я еще боялся бога и верил в дьявола.
— Мне не интересно, — говорю я. — Зачем мы здесь?
— О, я не сказал? — Мориарти оживляется, у меня под ложечкой нехорошо тянет. — Видишь ту девочку со смешной прической? Ее голова будто расчерчена по линейке! Убил бы родителей, которые позволяют детям творить с собой все, что хотят. Так вот на этой девочке пластида столько, что хватит на этот аэропорт. Но настоящая ее цель — самолет. Помнишь авиакатастрофу в июне, пару лет назад? Помаши ручкой малютке.
На девочке розовый ранец. Наверное, с этим рюкзаком она ходит в школу. Я смотрю, смотрю на этот ранец до тех пор, пока девочка, видимо, почувствовав мой взгляд, не оборачивается. Хмурится, глядя на нас. Глаза у нее грустные и серьезные, ко лбу приклеен пластырь. Этот белый, аккуратный пластырь меня добивает.
— Она же просто ребенок, — говорю я, ощущая полную бессмысленность своих слов.
— Не волнуйся, все произойдет быстро, через шестьдесят пять секунд после взлета. Она даже не успеет испугаться.
— Господи…
— Жизнь жестока, — отрезает Мориарти. — Как поступает она с людьми! Не щадит ни женщин, ни детей, ни… — помнишь бабушку, которую я взорвал? — ни стариков. А как жизнь поступает с тобой!
— Как? — Я напряженно смотрю, как девочка проходит через металлодетектор. Почему никто ничего не замечает?
— Шерлок предал тебя так подло! Сделал тебе так больно! Ты ведь и не подозревал, что можешь так чувствовать, каждый божий день проходит для тебя в мучениях, и никто не может их остановить… — Мориарти цокает языком, а я удивляюсь: надо же, он заставил меня забыть о Шерлоке так надолго. Только теперь мое сердце привычно сжимается от звука знакомого имени.
Надо же, мое сердце все еще может сжиматься.
— Отсчет пошел, а мне еще нужно столько тебе показать! — Мориарти всплескивает руками. — Досчитай до шестидесяти пяти и реши, где ты хочешь оказаться.
— Только не снова, — успеваю сказать я, а потом воздух заканчивается, легкие становятся свинцовыми, меркнет свет. Под веками мелькают кадры из моей и чьей-то чужой жизни. Я вижу ужас, смерть и безумие. Я вижу незнакомых людей. Вижу себя и Шерлока.
Я снова вижу Шерлока.
Я оказываюсь под водой. Легкие горят огнем, но солнце уже близко.
Мы стоим на берегу реки. Я вдыхаю, жадно, отчаянно. Воздух кажется сладким.
Невдалеке, на мостках на корточках сидит человек. Он что-то делает в воде, вокруг него разлетаются бликующие на солнце брызги.
— Ты все еще любишь жизнь? — Мориарти стоит рядом со мной. Я вижу себя в отражении его солнечных очков.
Человек на мостках чертыхается и опускает на колени. Его руки глубже погружаются в воду. Брызги летят выше и выше, а потом все заканчивается. Мужчина поднимается, стряхивает воду с ладоней, выжимает рукава.
— Ты все еще любишь его?
В мутной воде, вниз головой, раскинув в стороны руки, всплывает тело. На нем ярко-зеленая футболка с номером шестьдесят три.
Я вспоминаю, как другое тело, еще полное жизни, так же раскинув руки, падало на землю.
— Кого? — спрашиваю я.
Мориарти усмехается. Молчит. Человек уходит с мостков, ни разу не оглянувшись. Солнце перебирает лучами водную гладь.
— Хочешь, я покажу тебе еще кое-что? — спрашивает Мориарти. — Досчитай до шестидесяти пяти и реши, где ты хочешь...
Я начинаю считать. И не чувствую боли.
Я ничего не чувствую.
Я бегу по дороге так быстро, как могу. На моих руках кровь, на мне почти нет одежды. Я кричу, но не чувствую ужаса. Я просто бегу. Моя жизнь уже остановилась, теперь я живу по привычке. Вокруг меня заброшенные дома, я ничего не успеваю разглядеть, только номер пятьдесят девять на одном.
Мы смотрим, как облаченная в одну тонкую майку девушка бежит по дороге. Ее руки, лицо, все тело измазаны красным.
— Посмотри на нее, каких ужасов она натерпелась? — Мориарти чертит на земле дугу носком ботинка.
— Может быть, ее предали?
— Ты думаешь?
Я киваю.
— Возможно, — говорит Мориарти, надолго задумавшись. Теперь дорога пуста, мы стоим одни в этой глуши. — Досчитай до шестидесяти пяти…
— Можешь не повторять, — говорю я и беру его за руку. — Один, два, три…
— Все это время ты винил себя, — говорит Мориарти. Я считаю вслух. — Ты думал, что мог бы его спасти. Как считаешь, если бы Шерлок был жив и наблюдал за тобой, он бы решился послать весточку, чтобы прекратить твои мучения?
— Он мертв, — говорю я и продолжаю считать.
Мориарти улыбается. Чернота в его глазах выглядит живой.
Я оказываюсь в церкви, в том дне, когда в первый раз вышел из дома после похорон Шерлока. Я ничего не чувствую, но сердце Джона, который сидит на последней скамье, обливается кровью. И выглядит он — паршивее некуда. Каменные святые смотрят на него свысока. Джон думает, что в церкви ему будет легче, но он ошибается. Он придет сюда еще несколько раз, а потом забудет дорогу.
— Пойдем со мной, — шепчет мне Мориарти. — Зачем тебе оставаться? Ты здесь не нужен. Только посмотри на себя, ты снова начал бриться и спать по ночам, но внутри тебе все так же паршиво.
Джон прячет лицо в ладонях.
— Я пришел за тобой, — шепчет Мориарти. Он кладет руку мне на шею, посылая по позвоночнику сотни ледяных мурашек. — Я хочу, чтобы ты был моим. Ты должен выбрать меня. Посмотри, в тебе же осталась одна темнота, я знаю место, где нам будет хорошо вместе.
— Там, где каменные стены и пол и нужно долго ждать?
— Ожидание — пустяк, когда рядом родственная душа.
Мориарти гладит меня, чуть ли не мурлычет. Я снимаю его ладонь с плеча двумя пальцами, словно ядовитую змею. Мои руки тяжелые, его рука — еще тяжелее.
— Мне кажется, ты поспешил объявлять о нашем родстве, — говорю я. Что-то еще трепещется во мне, что-то, что не дает уйти в темноту.
— Ты недооцениваешь себя, Джон…
— Не называй меня по имени.
— Я покажу тебе самое главное.
Я отворачиваюсь к каменному лику:
— Один, два, три…
— Нет, не так. Теперь, досчитай до шестидесяти пяти и реши, с кем ты хочешь проснуться.
Я задумываюсь.
Темнота теперь нежна и безболезненна.
Я иду по Бейкер-стрит, я давно здесь не был.
Шерлок выглядит осунувшимся. У него другая прическа, несложный, неумелый грим, но Шерлока сложно не узнать. Он идет по Бейкер-стрит, мимо дома номер пятьдесят три.
Знакомый скрежет наполняет воздух, он пока мирный, низкий, он ощущается не звуком, скорее, тончайшей вибрацией.
Мориарти разворачивает меня к себе.
— Шерлок жив, — говорит он. Его глаза расширены, в них — сладкое упоение моментом. — Все это время, что ты проводил у психотерапевта, видел кошмары и чувствовал себя самым несчастным человеком на свете. Все это время он был жив.
— Ты врешь.
Мориарти улыбается самой безумной из своих улыбок.
— Я когда-нибудь тебя обманывал? Или предавал?
Воздух рябит все сильнее, шипение становится громче. Бейкер-стрит растворяется в белом шуме, расползается на части, словно под действием кислоты.
— Он следил за тобой, — кричит Мориарти, его голос почти не разобрать. — Смотрел, как пульсируют твои внутренности, как трепещет твое сердце!
Я не слышу его, я не хочу замечать его, говорить с ним.
Я иду по Риджент-стрит, в глазах щиплет.
— Ты любишь этот город?
Я оглядываюсь, но Мориарти рядом нет. Наталкиваюсь на прохожих, получаю тычки в бока, в живот.
— Здесь бывает так прекрасно, – говорит Мориарти. – Рассвет над Темзой, чайки, величественный Блэкфрайарз... Пара трупов на глинистом берегу…
Мне кажется, что в толпе я замечаю Шерлока, но я не могу идти еще быстрее, я и так почти бегу, к тому же ветер снова препятствует мне, дует навстречу изо всех сил. Когда я поворачиваю за угол, кудрявая макушка теряется из вида.
Он не мог так просто сбежать.
Во рту вдруг пересыхает, я ломлюсь в ближайший паб, но дверь закрыта. Дергаю массивную ручку, толкаю, стучу в створки, но все напрасно. В темном стекле — мое отражение. На секунду кажется, что это не я, что какой-то шутник вырезал мое изображение из картона. За моей спиной — всполохи пламени. Города нет.
За стеклом табличка: «Обед до 48».
Я оборачиваюсь, готовый ко всему и замираю — пестрая толпа у Национальной галереи пронумерована, над каждым, кто проходит по Трафальгарской площади — своя цифра. Я замечаю девушку-«сорок» (она подмигивает мне) и пожилого мужчину-«тридцать два» (он приподнимает старомодную шляпу в приветствии).
Только Мориарти один без номера. Он стоит посреди улицы, люди обходят его, не обращают на него внимания. Он не выглядит уставшим. Его ботинки безукоризненно чисты, на костюме — ни единой морщинки, волосы зализаны волосок к волоску. Он держит руки в карманах, покачивается на пятках и улыбается так, будто ждал меня вечность и только теперь дождался.
Я бегу прочь, но ноги не слушаются. Снова вижу кудрявую макушку впереди, кажется, отсюда можно разглядеть широкополое пальто. Я бегу, за мной идет Мориарти. Его нет, но он следует за мной, я чувствую это затылком.
Поворачиваю за угол, жадно ищу знакомую фигуру, но пронумерованная толпа безлика. Девочка в нарядном платьице несет воздушный шарик, на котором написано двадцать шесть. От тротуара отъезжает кэб, я бросаюсь за ним, но я бегу слишком медленно. Меня догоняет еще один кэб, я ныряю в приоткрывшуюся дверь.
— На Бейкер-стрит, — кричу, а потом замечаю, что не один на заднем сидении.
— Я уже сказал адрес, — тянет Мориарти. Он снова вертит в руках яблоко.
Я не замечаю его. Мы едем в тишине.
Над водителем крупными буквами написан номер кэба — двадцать три.
На часах — 22:21.
Мелькающие витрины обещают скидки двадцать процентов.
На дверях продуктовых лавок выведено «Работаем до девятнадцати».
Мориарти берет мою ладонь в свои, дует на пальцы, будто они могут согреться от его холодного дыхания. У меня нет сил сопротивляться.
Растяжки обещают день премьер в «Одеоне» восемнадцатого числа.
Я снова чувствую этот скрежет. Чем ближе мы подъезжаем к Бейкер-стрит, тем сильнее им наливается воздух. И на границе слышимости, скрытый за нарастающим сипом, я слышу стон, один долгий, мучительный стон, вырывавшийся из меня на свободу. Я не слышу свой голос. Я не хочу замечать этого, не хочу признаваться себе, но это мой голос.
— Приехали, — говорит Мориарти. Такси останавливается. Скрежет становится почти невыносимым.
— Покажи мне еще что-нибудь, — я говорю громко, чтобы перекричать изрыгающий помехи воздух. Мне не интересно, я лишь хочу отвлечь его от самого главного.
Мориарти улыбается, он все понимает.
— Выбери меня, пойдем со мной, — говорит он.
Я мотаю головой, на большее нет сил. Я до сих пор не могу отдышаться от недавней пробежки. Мне кажется, что я постарел на десяток-другой.
— Тогда, мы вместе поднимемся наверх, — говорит Мориарти. Не дожидаясь моего ответа, он выходит из кэба.
Каждый шаг дается с невероятным трудом. Мориарти улыбается, ему нравится, что я следую за ним. Он просто не понимает, что все это слишком опасно, что тому, кто ждет меня в гостиной, не понравится его присутствие. Я должен остановить его любой ценой.
Мы поднимаемся по лестнице. Мориарти идет передо мной спиной вперед, он жадно наблюдает за тем, как тяжело я переставляю ноги. Его глаза разгораются, мне кажется, я снова вижу в них пламя; он непрестанно облизывает губы. Чем ближе мы подходим к гостиной, тем выше взбирается скрежет и вой. Барабанные перепонки болят. Сейчас я хотел бы ничего не слышать, но Мориарти, взгромоздившийся на последней ступеньке, что-то говорит, протянув ко мне руки. Сначала я не могу разобрать слов, потом его голос становится громогласным, пробивается сквозь помехи. Он говорит упоенно, нараспев, будто изображает кого-то:
— …Дом, в котором ты живешь, я отдам тебе и потомству твоему. И будет потомство твое, как пыль лондонская, и распространится она к морю и к востоку, и к северу, и к полудню; и я буду с тобой, я сохраню тебя везде, где ты ни окажешься; и я не оставлю тебя, пока ты мне не наскучишь. И будем мы веселиться, ибо сами себе должны такое создать, что приносит веселье! Иди же со мной, Джон! Выбери меня!
Мне кажется, он сошел с ума.
Мне кажется, я сошел с ума.
Мориарти ловит меня, когда я валюсь навзничь, преодолев последнюю ступеньку.
— Тринадцать ступенек, Джон, — говорит он мне на ухо. — Уже давно тринадцать. Так мало времени!
Он втаскивает меня в гостиную, и скрежет замирает на одной пронзительно высокой ноте. Я хочу закрыть уши ладонями, но у меня нет сил. Сейчас меня интересует только один вопрос.
— Здесь никого нет, — кричит Мориарти, заглянув во все комнаты. — Здесь никого, никого нет! Ты думал, тебя кто-то ждет? Ты думал, Шерлок здесь, живой и невредимый, пришел спасти тебя от самого себя? Шерлока нет! Он не придет за тобой!
Я закрываю глаза. Я очень устал.
— Не смей отключаться, — Мориарти трясет меня за плечи. — Видишь? В ближайшей к тебе стопке семь книг. Уже семь! У нас очень мало времени.
— Что я должен делать? — шепчу я. Губы не слушаются, я не слышу собственный голос, только непрекращающийся вой.
— Скажи, что принадлежишь мне, — говорит Мориарти. Он весь сияет своим темным безумным светом. — Это очень просто. Скажи, что пойдешь за мной, что будешь со мной.
— Я не могу, — шепчу я.
— О нет, ты можешь! Мы уйдем, и Шерлок останется один. Он съест себя заживо, а мы понаблюдаем. Я покажу тебе пару ритуалов… Он будет сдирать с себя кожу, а мы будем смотреть. Мы победим его вместе! Нам будет очень хорошо!
— Шерлок, — зову я. Лицо Мориарти расплывается перед моими глазами.
— Стань моим, — шепчет Мориарти.
Я чувствую его руки. Он расстегивает мою рубашку, гладит кожу холодными, как у лягушки, пальцами, сжимает шею, трогает плечи, забирается в брюки. Кажется, у него сотня рук. Он везде — холодный и нетерпеливый, трогает, царапает, трет.
— Уже четыре, — шепчет он мне в шею. — Слишком медленно. Давай же, Джон, я буду любить тебя, как он. Я буду любить тебя сильнее!
— Не называй меня по имени, — пытаюсь я сказать, но получается что-то нечленораздельное.
Мориарти ложится сверху, обнимает меня. Я чувствую, как проникает в меня его холод.
— Джон, Джон, Джон, — он шепчет. И: — Один, только один, один, один.
Мне хочется спать.
Вой переходит в визг, скрежет срывается в дрожь. Я чувствую оглушительную боль в затылке. Перед глазами пробегает чужая жизнь, полная тьмы и страдания. В череде кадров я отчетливо вижу один, в котором из головы Мориарти медленно выползает кровавое пятно; я вижу Мориарти, бредущего к свету через кромешную тьму; я вижу Мориарти, ожидающего в каменном мешке…
Запах влажной земли и прелой листвы взрезает что-то резкое, острое.
— Джон, Джон, Джон, — слышу я.
Я узнаю этот голос, но не могу поверить. Голова раскалывается, и все вокруг будто в тумане. Звуки долетают нечеткие, грязные, а фоном — шуршание Бейкер-стрит через приоткрытое окно.
— Ты вытащил меня из ужасной пропасти, Шерлок, — говорю я, голос не слушается, сипит.
Мне кажется, зрение подводит меня. Столько раз я вспоминал это лицо, столько раз!
Туман перед глазами рассеивается, на губах я ощущаю вкус коньяка. Шерлок сидит на полу с фляжкой в руках, склонившись ко мне.
— Помолчи немного, — велит он, нащупывая пальцами пульс на моей шее. У него горячие пальцы, я весь согреваюсь от одного касания.
Вокруг нас — обычный беспорядок. Я оглядываю гостиную, наслаждаясь тишиной. Мне кажется, я ждал этого вечность. Шерлок и я в нашей гостиной.
Я хватаю его за руку.
— Ты жив — говорю. У меня нет сил даже на радость.
Он улыбается. Застегивает пуговицы на моей рубашке.
— Расскажи мне все, — говорю.
Шерлок даже слишком живой. Не могу вспомнить, чтобы на его щеках когда-либо был такой яркий румянец, не могу вспомнить, чтобы он так отчаянно закусывал губу. Только во время расследований. Но я — не они.
— Ты не злишься? — Он поднимает бровь, все еще не глядит на меня.
— Нет, — говорю я. — Я слишком устал, чтобы злиться. Я слишком долго ждал, а ты не приходил.
— Я пришел. — Шерлок застегивает мои манжеты. — Я пришел за тобой.
Мое сердце сжимается.
— Расскажи мне все, — повторяю я.
Он улыбается, поднимается с колен, высокий и тонкий, точно такой, каким я его все это время помнил.
— Ты слишком слаб. — Он отходит к окну, встает так, чтобы я не видел его лица. — Увидел меня и упал. Я уже начал бояться за твою жизнь. Ты был без сознания шестьдесят пять секунд, это слишком долго.
В руках у него сочное красное яблоко. Перед тем, как сильные пальцы разламывают его надвое, я успеваю заметить на кожице отметину, будто кто-то дурачась вырезал на яблоке буквы. Показалось мне или нет — не проверить. Сильные пальцы разламывают половинки еще надвое, потом еще и еще, пока мякоть не превращается в кашицу, а прозрачный сок не стекает струйками на пыльный пол.
Конец